Город без людей - Страница 18

— Опять при бритье порезался? — пошутил лейтенант, глядя на намокающий кровью бинт.

— Нет, — коротко ответил Борух.

Помолчав, он добавил:

— Видел собаку такую серую, которая у столовой вечно трётся?

Михаил напряг память, но ничего определённого не припомнил. Вроде бы, было что-то такое, но кто на собак внимание обращает? Он пожал плечами:

— Ну, собака и собака…

— Так вот она на меня вдруг кинулась и в руку вцепилась. Прокусила чуть не до кости. Представляешь — пару лет уже мимо неё хожу, она всегда хвостом виляла и в глаза заглядывала — а сегодня вдруг прыгнула. Да ещё молча так, не гавкнула, не зарычала…

— Может она взбесилась? Ты б к медицине нашей сходил, пусть укол вкатят.

— Так суббота же, в город все уехали кроме дежурного фельдшера, а он, зараза, такой косорукий, что мимо жопы шприцом промахивается. Да и нету у них, небось, сыворотки, откуда… Придётся в понедельник в город тащиться, в госпиталь.

— Кстати о собаках, — спохватился лейтенант, — я ж по делу. Там вас как раз собачники просили подойти, какое-то ЧП у них.

«Собачники» — кинологи, готовящие собак для погранслужбы — формально не относились к ведомству старшего прапорщика Мешакера, но авторитет его в расположении был непререкаем, и как-то само собой получалось, что ни одно серьёзное ЧП не решалось без его здравых советов. Борух надел фуражку и раскатал рукав камуфляжной куртки, закрывая повязку.

— Пошли, вместе сходим. Посмотрим, что они там натворили.

Старший прапорщик Борис Мешакер и младший лейтенант Михаил Успенский вышли из сумрака казармы на продуваемый степным горячим ветром плац — это были последние спокойные минуты их воинской службы.

Собачьи вольеры располагались на самом краю маленького гарнизона, где короткие асфальтированные дорожки превращались в пыльный просёлок и терялись в сухих ковылях выжженной степи. Уже издалека было видно, что там неладно — по бестолковой суёте, свойственной оставленному без руководства рядовому составу. Не выносивший всякого беспорядка Мешакер прибавил шагу, и лейтенанту пришлось его догонять, поднимая офицерскими ботинками неистребимую даже на плацу пыль. Навстречу им бежал, загребая стоптанными сапогами, солдатик-узбек, страстный собачник, готовый сидеть сутками с любимыми зверями, скармливать им свою пайку масла и, коверкая русский язык, выбивать у самого старшины дополнительную кормёжку. Лицо его было изжелта-бледным, а по пыльным щекам бежали дорожки от слез.

— В чем дело, Файхутдинов? — не останавливаясь спросил Борух.

— Товарища прапорщик! Большой беда! Все собака мёртвый, совсем мёртвый!

— Что за чушь! — воскликнул прапорщик и тоже перешёл на бег.

Бегущего Боруха Михаил видел первый раз за все полтора года службы в этом гарнизоне. Обычно тот передвигался со степенным достоинством, приличествующим комплекции. Впрочем, в этот день молодому лейтенанту многое предстояло увидеть впервые…

Возле собачьих клеток бестолково толпились человек пять рядовых. Ещё двое, согнувшись, блевали в пыльную траву. Открывшееся зрелище не сразу дошло до сознания лейтенанта — какие-то мокрые красные тряпки были разбросаны по полу вольера… Когда мозг воспринял чудовищную картину, Михаилу сразу захотелось присоединиться к блюющим солдатам — все шесть здоровенных, натасканных на любого противника овчарок, были буквально порваны в клочья. Куски мяса и внутренностей вместе с клочьями шерсти валялись в бурых лужах крови, а из угла вольера смотрела на Успенского повисшим на ниточке глазом оскаленная собачья голова.

Первым пришёл в себя прапорщик:

— А ну, войска! Хули уставились, как в телевизор? Собак дохлых не видели? Ты, ты и ты, — показав пальцем на растерянных рядовых, — бегом за лопатами. Ты и ты — за вёдрами и к колонке за водой. И чтоб через две минуты все здесь, а то руками отскребать будете! А вы кончайте там блевать! Тоже мне, институтки нашлись! И убрать за собой в темпе!

Громовой голос прапорщика моментально вернул безумную, никакими уставами не предусмотренную ситуацию в рамки реальности — движения солдат стали осмысленны и стремительны, только несчастный узбек стоял и трясся, а слезы так и бежали из его раскосых глаз. Борух подошёл к нему, поправил на голове пилотку, застегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки и резко встряхнул за плечи.

— Рядовой Файхутдинов! Когда это произошло?

— Товарища прапорщик! Моя утрам спал в казарма, потом дневальный кричать: «Подъем, ваша мать!», потом я пошёл в столовая, миска для собак брать…

— Короче, азия!

— Моя пришёл и увидел — большой беда, кто-то все собака убивать совсем. Я кричать громко — солдаты прибегать…

— Понятно, — прервал его Борух, — ни хуя ты не знаешь. Шагом марш отсюда — думать мешаешь.

Узбек, продолжая всхлипывать, поплёлся в сторону казармы, ещё сильнее сутулясь и загребая сапогами.

Борух подошёл поближе к вольеру и, стараясь не глядеть пристально на разбросанные останки несчастных собак, начал осматривать сетку и решётчатую дверь. Он прошёлся вокруг вольера, проверяя руками прочность ограждения и пиная ботинком столбы. Все было на местах, и засов на двери закрыт.

— Что же это за Джек-Потрошитель у нас завёлся? А, Миша? И как он это проделал, объясните мне? Ведь если бы кто-то кроме азиата нашего, или второго собачника — как бишь его фамилия? — в вольер вошёл, то собачки бы его сами порвали на тряпочки…