Город без людей - Страница 50

Так что пусть будет «Сутенёр» — в любом случае это лучше, чем кличка «Карась», которая была у него в училище.

В том, что эту операцию полковник решил провести лично, не было ничего необычного. Он часто «выходил в поле». Во-первых, людей в его распоряжении с некоторых пор было не так уж много — после алтайского провала контора несколько утратила интерес к его теме, распихав личный состав «на консервацию», а во-вторых — хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо — делай это сам. Ну и утечек меньше, конечно.

Обычно о любом серьёзном мероприятии, ещё до его начала, знает каждая собака — пусть и не в деталях. Информация просачивается, как керосин — как не шифруй доклады и донесения, как не ограничивай круг посвящённых, а слухи ползут. Сутенёр с этим давно смирился — бороться с утечками, плавая в дырявой лодке, — дело бессмысленное. Остаётся плыть побыстрее, чтобы лодка не успела затонуть. Чем глобальнее операция, тем больше людей участвует в подготовке, а значит — и слухов будет больше.

В предстоящей операции Сутенёра смущали вовсе не цифры «возможных потерь» — нет, потери его вообще никогда не волновали. Он считал, что людей на земле слишком много, и, даже если убрать половину, останется предостаточно. Гораздо хуже было то, что информация по обстановке была чрезвычайно скудна и недостоверна. Строить план операции по предположительным суждениям аналитиков всегда казалось ему чем-то вроде полёта в горах с завязанными глазами по подсказкам близорукого штурмана. Причём без малейшей уверенности, что у того карты именно этого района. Тем не менее — деться было некуда, другого шанса отыграться за прошлый провал не будет. Поэтому — только лично, только сам, чтобы наверняка исключить «казус исполнителя». Он и так простить себе не мог, что на Алтае его не было. Наверняка он бы что-то придумал, а эти тупые уроды все просрали. И ещё — это последний шанс. Если он облажается, то такие ресурсы ему больше не дадут никогда. Какие пляски унижения ему пришлось изображать перед куратором, какие златые горы обещать! Нет, такие полномочия никому нельзя делегировать.

Сидя в бункере объекта «Замок», Сутенёр с раздражением наблюдал суету научника — тот плясал вокруг своего Прибора, как шаман вокруг костра. Лысоватый очкарик так и величал дурацкую коробку — не иначе как с придыханием и с подчёркнуто большой буквы: «Прибор», вызывая усмешки личного состава, у которого этот термин возбуждал совсем другие ассоциации. Этот синий железный ящик имел какое-то научное многословное наименование — то ли инвертор, то ли конвертер, то ли ещё что-то такое в том же роде, плюс какие-то греческие буквы. Полковник не имел ни малейшего желания запоминать всю эту псевдонаучную лабудень, однако пребывал в твёрдой уверенности, что если устройство требует непрерывной настройки (а именно этим и занимался все время научник, вращая какие-то рукоятки и глядя на стрелочки), то практически оно говна не стоит. Тем более что испытать эту штуку заранее было по очевидным причинам невозможно, а значит, сработает она или нет, никто толком не знал. Ещё одно неизвестное в многосложном уравнении этой операции.

Раздражающим фактором был сам научник — человек штатский. Остальные шестеро были его личными бойцами, преданными и натасканными, как волкодавы, и в них полковник был уверен. А эта лысая шелупонь ещё и вела себя с омерзительной фамильярностью, называя его по имени и обращаясь снисходительным таким тоном, как к туповатому подростку. Чувствовал, блядь, свою незаменимость, но не понимал, что она временная. Бойцов яйцеголовый и вовсе игнорировал, лишь повелительно гундел: «Подайте то, принесите это!» Карасов видел, что его ребята уже готовы свернуть очкарику его тонкую шею, но дисциплина сдерживает. Ничего, пусть пока — злее будут, — а там посмотрим.

Час «Х» не был известен точно, более того, научник предполагал, что: «событие не имеет точной временной локализации, а представляет собой относительно продолжительный процесс». Что он имел в виду — хрен его знает. Видимо, это означало, что сидеть в бункере придётся долго. Впрочем, бойцам не привыкать — кто-то спал, кто-то чистил оружие, кто-то жрал тушёнку, привычно вскрыв банку штык-ножом. Солдат спит — служба идёт… Когда очкарик кинулся к своему прибору с глупым кудахтаньем, Сутенёр не сразу понял, что вот оно — началось! Железный ящик запищал и заморгал лампочками, а научник принялся крутить рукоятки с удвоенной скоростью. Его причитания про «неправильный вектор поля» и «нестабильность эффекта» сразу вызвали у полковника подозрения — что-то идёт не так, однако он сдержался и не стал того отвлекать — как бы хуже не вышло. Лампы освещения почти неуловимо моргнули, и попискивание Прибора перешло в высокий непрерывный свист. Научник, похоже, растерялся — оставив в покое свои верньеры, он, выпучив глаза, смотрел на пляску стрелок. Потом, спохватившись, схватился за идущий от аккумуляторного блока кабель и, шипя, сорвал его с клеммы. Похоже, клемма всерьёз нагрелась — очкарик тряс обожжённой рукой и тихо ругался… И тут в глазах полковника начало быстро темнеть, а горло перехватило моментальное удушье. Ему показалось, что пол становится вертикально, а лампы мигают весёлой дискотекой. Сползая со стула, он увидел, как оседает на бетонный пол бледный, как мел, научник. «Газ пустили!» — мелькнула в голове дурацкая мысль — и полковник потерял сознание.

Придя в себя, Карасов долго не мог понять, почему мир видится ему в таком странном ракурсе. Сознание возвращалось медленно и неохотно, как после сильной контузии. Через некоторое время он сообразил, что низкий деревянный потолок — это нижняя поверхность стола, а значит, он лежит на полу. Повернув голову, он тихо застонал от пронзительной боли в затылке. «Кто это меня так по башке треснул?» — подумал полковник, но почти сразу вспомнил все — пронзительный писк прибора, падающего научника… Тот и сейчас лежал на полу на расстоянии вытянутой руки. Карасов никак не мог понять, дышит тот или нет. Тело ломило от запредельной слабости и руки не слушались. «Если жив — убью суку! — подумал полковник, глядя на лысый затылок профессора. — Что же он напортачил, блядь учёная?!» Слабость постепенно проходила, и вскоре Карасов смог подняться на четвереньки и подползти к очкарику — впрочем, очки его пребывали неизвестно где. С трудом перевернув хлипкого учёного на спину, он отметил тянущуюся из угла рта струйку слюны и закатившиеся полуоткрытые глаза. «Кажется, дышит» — прислушавшись, понял полковник. Можно было поискать в медицинской сумке нашатырь, но Сутенёр знал более простой способ — ухватив научника за кисть левой руки, он изо всех сил сжал точку между указательным и большим пальцем. Тело очкарика дёрнулось, глаза раскрылись и немедленно выпучились от боли. Учёный резко сел, но, зашатавшись, начал валиться на спину. Полковник схватил его за шиворот и не дал упасть.